Продавали, продают и будут продавать
13 и 14 сентября в Башкирском государственном театре оперы и балета прошла премьера оперы Гуно “Фауст“ в постановке Георгия Исаакяна. Премьере предшествовали три лекции, которые раскрывали тему “Фауста“ с разных сторон.
На одной из встреч режиссёр рассказывал о своём понимании раскрытия материала, о Фаусте и о задаче современной режиссуры – ставить вопросы.
Мне сложно начать говорить про оперный спектакль хотя бы потому, что не имея музыкального образования, я не могу уловить и считать самое главное – музыку. То есть как всё было музыкально решено, каким был хор (главный хормейстер Александр Алексеев), как проявили себя дирижёр (Артём Макаров) и оркестр. Я могу лишь рассказать о моём понимании режиссёрской идеи спектакля. Во всём, что касается музыки, я хочу сказать – всё живо, динамично и сильно. Музыка в некотором смысле объясняла этот спектакль, играла его. Потому что порой происходящему на сцене не хватало интонации, досказанности и “своего места“ в общей концепции.
Начало спектакля – это видеопроекция. В палате идёт операция. Человек умирает.
Доктор Фауст (Артём Голубев) не смог его спасти, и здесь возникает один из главных вопросов, которые ставит перед нами спектакль – можно ли вообще спасти человека? Действие первой сцены – тёмно-серая коробка на авансцене. Огромная стена сзади Фауста исцарапана, словно он в тюрьме. Появившийся Мефистофель (Артур Каипкулов) одет в такую же одежду, что и сам Фауст – в костюм врача. При этом их одежда современна, но какого-то конкретного времени здесь нет. Потом мы увидим калейдоскоп из разных костюмов, стилей, эпох. И каждый представитель своего времени радостно танцует под аккомпанемент Мефистофеля.
Потому что продавали, продаю и будут продавать люди свои души.
Для этого не нужен никакой договор. Фауст ничего не подписывает, он просто отдаёт душу ради своих собственных желаний.
На переднем плане сцены расположены стулья, как в зрительном зале, и всё время кажется, что злой дух наблюдает за происходящим как зритель. Вмешиваясь по своему собственному желанию, но всегда, точно так же как человек, который вмешивается в чужие жизни. В том числе и на операционном столе. При этом Мефистофель буквально пультом может управлять происходящим на сцене, однако этот приём используется лишь в начале и никак не работает потом. Почему, осталось недосказанным. Как правило, места действия оперы происходили на площадках, которые со стороны были похожи на портал сцены. Смена происходила открыто. Рабочие, не прячась, всё двигали и опускали. Было шумно, части не попадали друг на друга, а когда из стены выдвинулась с грохотом кровать, это выглядело несколько нелепо.
С точки зрения технической смены декораций, здесь большой вопрос по качеству исполнения.
Сам Мефистофель – типичный дух зла. Хитрый и обаятельный, как и любое зло. Фауст не превращается из старика в юношу, но преображается внешне. Я не заметил перемен в Фаусте и в конце спектакля. Когда Фауст, Мефистофель и Маргарита оказываются в тюрьме, в тех же декорациях, что и в начале спектакля, то Маргарита (Галина Чеплакова) буквально сходит с ума. Она говорит про спасение, и, так же, как и в первой сцене у Фауста, в её руке скальпель. Мефистофель пытается получить и её душу тоже, но она доводит дело до конца. И после её самоубийства, хор ангелов поёт “Спасена!“. И, возможно, только смерть спасёт нас от зла. Мефистофель сжимается в углу, Фауст смотрит в никуда. Он не меняется, потому что меняться нечему. Души нет.
Человек в принципе не может измениться. Он может лишь двигаться по своему аду дальше. И что интересно, Мефистофель и Фауст никуда не уходят в конце. Они остаются в мире, потому что они уже в аду, идти никуда не надо.
На мой взгляд, главная идея спектакля, что зло и человечество существуют нераздельно чуть ли не с начала времён. Взаимоотношения зла и человека настолько тесно переплетаются в истории, что добро и “спасение“ является скорее исключением из правил. А если задачей было поставить перед зрителем вопрос, то я бы сформулировал его так: “Ты помнишь мгновенье, когда стал Фаустом?“ Но вместе с этим есть и вопросы к спектаклю. Например, как было верно замечено одним из зрителей, если Валентин играет сам, по собственному желанию в русскую рулетку, то в чём он потом обвиняет Маргариту? Сам же виноват. Или почему хор надевает клоунские маски? Их чёрные одинаковые плащи отсылают к современному обществу. Одинаковому и равнодушному.
Но маски для меня не сработали на общую идею. Как и огромное количество отсылок, аллюзий и метафор, рассыпанных по спектаклю.
Сам по себе считывается и огромный биткоин в момент исполнения “Люди гибнут за металл“, и золотой телец, из которого якобы сыпется золото, еда и таблетки. Якобы потому, что это показано проекцией на экран. Антураж 90-х, который проскальзывает в некоторых сценах, например, где Маргарита примеряет украшения, отсылает к образу безвкусной, богатой жизни, но это не укладывается в общее действия. В некоторых сценах хор внезапно появляется в костюмах разных стилей и времени, или проезжают куски античных статуй и в конце – гора мусора. Или хор вдруг появляется совершенно одинаковый, а антураж вдруг из 90-х. Действие словно не всегда совпадает с тем, как мир отражён сценографически. Как будто художник и режиссёр шли разными путями, и один другого не услышал. Всё порой красиво, необычно, местами сюрреалистично, но как всё это работает на идею спектакля? И это вопрос, который, как и тот, что поставил перед зрителем режиссёр, останется без ответа. Или каждый ответит сам для себя. И всё будет хорошо.
Фото: Марина Михайлова.
