Романтизм XXI века

Летом этого года вышел сборник аудиостихов уфимского поэта Геры Столицыной “Человечина“ – совместная работа Геры и музыканта Шрш Рабиновича. Послушав это творение мы с Першиным решили его обсудить, поскольку оставить такую интересную вещь без внимания – было бы серьезным преступлением.

Ева: Когда Шрш или Шэр, как вы его обычно называете, недавно спросил, что я думаю про “Человечину“, я ответила, что мне кажется, мы не доросли до неё… Может это, конечно, было громко сказано, но после первого прослушивая альбома меня действительно накрыло именно такое ощущение – что Гера и Шэр преподнесли нам такой подарок, который мы не в силах унести. По крайней мере не с первого раза, но мы можем пытаться делать это кусочками. И здесь, наверное, главное принять его и осознать масштаб творения. 

Першин: У ребят получилась интересная и не слабая вещь о человеческой рефлексии, когда личность начинает грызть саму себя. Старается запереться и открыться одновременно. А что такое рефлексия – это его нутро, мясо. Человеческое мясо.

Ева: Да, название в точку. Ёмко и фактурно. Человечина – сплав высокого и низкого. Человек и мертвечина – как вода в русских народных сказках бывает живая и мёртвая. Мертвая заживляет, живая – оживляет. К тому же игра контрастов – хрупкая девушка и тяжёлое слово. Интригующее сочетание. Как ты, наверное, знаешь, “Человечина“ – не первая работа Геры и Рабиновича. До неё был первый сборник аудиостихов “Пари Ж“, после которого Гера совместно с московской группой “Артек Электроников“ сделали сингл “Артемида“. И где-то на этом этапе прослушивания аудиостихов Геры я поймала себя на мысли, что Гера по ту сторону динамиков, по ту сторону звука мне понятнее, чем та, которую я знаю в жизни. Понятнее потому, что через стихи автор более открыт и откровенен. В то же время это совсем другой человек, которого я не знаю. “Человечина“ поднимает такую планку ощущений, за которой творец перестаёт восприниматься как человек и начинает казаться чем-то более совершенным. Как живой океан или частица другой планеты, которая приобрела голос и вещает. Тем интереснее это ощущение, если ты человека знаешь лично. Личность делится на две ипостаси: человека земного и творца, вещающего откуда-то из Запределья. И Шэр здесь кудесник, проводник, который посредством своих профессиональных инструментов открывает короткий путь к знакомству с творчеством Геры, которое в виде стихов – это всё же монолит,  который не сразу расколешь.

Першин: Последние лет 10 стало модно накладывать стихи на музыку. Не знаю, можно ли назвать это новой формой поэзии. Но “Человечина“ – очень точное и удачное сочетание музыки и стихов. Слова в данном случае начинают приобретать определённый энерегетический и смысловой посыл.

Ева: Ты упускаешь эмоциальную составляющую, которая делает добрую половину эффекта в аудиостихах. И такой степени эмоциольности при подаче стихов ещё не было. По крайней мере в аудиосборниках других уфимских поэтов, с которыми Шэр работал. Я бы даже сказала, что треки воспринимаются не как аудистихи, а фрагменты аудиоспектаклей. 

Першин: В “Человечине“ Шэр, как я понимаю, был ответственен за звукорежиссуру, поэтому открылся для меня как мастер звука, который подчеркивает интонации стихов, выделяет нужные места, добавляет контраст именно туда, где он нужен. Стихотворчество Геры я знаю мало, что-то читал в её паблике, но ничего близкого для себя не нашёл. И в этом альбоме тоже ничего близкого не нашёл, но сам автор открылся для меня с другой стороны – как творческая личность, умеющая задеть душевные струны. Умеющая сказать о том, что её тревожит и без излишнего надрыва.

Ева: Так, минуточку, ты не нашёл в альбоме ни одного близкого тебе стиха, но при этом Гера всё же задела твои душевные струны? Это как? Кстати, “задеть душевные струны“ – чудовищный шаблон!

Першин: А называться Евой – моветон! Так вот, Гера – человек потрясающе чувственный, и способный облечь свою чувственность в изящную по тонкости и точности форму. Это не может не вызвать отклика у слушателя. Да, я чувствую по-другому. Но Гера чувствует прекрасно, и я так не умею. 

Ева: Мне, видимо, с этим легче: у женщин чувственное мышление, поэтому то, что называется эмоциональным вовлечением в моём случае работает.

Першин:  Ну, раз ты такая вовлечённая, то какой из треков оказался тебе по душе и почему? 

Ева:  “Человечина“, как и вся поэзия Геры Столицыной, это отражение ситуаций, проживаемых разными альтер эго одной личности. Как говорит сам автор: “есть две стороны Я, которые спорят между собой, и побеждает та или иная в зависимости от ситуации“. Наверное, их всех можно назвать лирическими героями, но прикол в том, что эта антитеза выведена за ткань стихов. То есть они живут в некой авторской Вселенной, и время от времени выражают себя в стихах. Мне эта тема очень симпатична, поэтому в первой части “Человечины“ стержнем для меня стал трек, который символично посередине трек-листа – “Раздвоение Мари“, и через один – “Чёрт“, в которых противоположная Мари субличность – назовём ее К. – обращается к ней через стихи. Вообще не буду скрывать личную симпатию к К. – к громкой, задиристой, воинственной героине стихов Геры, но она хороша лишь в противоборствующем тандеме с Мари, которая ёё урезонивает.

Першин:  Если бы в “Человечине“ был один персонаж, главный, то он постоянно искал бы самого себя, анализировал свои поступки, но при этом не двигался бы с места в духовном развитии. Автор говорит о самом уязвимом в человеке, о его понимании, принятии самого себя. Лирические герои не могут разобраться в себе, потому что разобравться – значит успокоиться, а это смерть. И им остаётся только одно – разобравшись в себе, найти новый повод для рефлексии. Это как у героев эпохи романтизма, они всегда должны решать какую-то душевную дилемму – в этом весь смысл.

Ева: Вторая часть “Человечины“ – резкий и далекий скачок от первой, врывается в сознание молотом Тора, заявляя о себе громко и расширяя палитру красок – здесь тебе и вставки русской народной, и песни Айдара Галимова – мультикультурализм, как мы любим. Даже начинает казаться, что в этой части альбома Шэр стал доминировать и треки стали музыкоцентричными. Во второй части моё самое любимое  – это мощнейший стихорассказ о Сильвии Платт. Также в хит-параде –“Домовой“, “Сретение“, “Человек“, да почти всё.

Першин: А по-моему, если один и подавляет другого, то это видится как  органичное следствие развитие событий. 

Ева: Ощущения при прослушивании “Человечины“ местами настолько запредельные, что от представления, что это делают не люди, которых я знаю, а какие-то неземные существа с далекой планеты, избавляют лишь вставки рабочих диалогов Геры и Рабиновича между треками – они возвращают на землю, и это их единственный плюс. Потому что во всём остальном они меня раздражают – слишком жестоко рвут художественную реальность. Как если бы я смотрела фильм Антониони, и в самом красивом кадре в нём появлился бы сам Микеланджело, дожёвывая колбасу и вытирая рот ладонью. Я к тому, что больше не вижу причин, ради которых нужно было раскрывать внутреннюю кухню. Ради самоиронии, чтобы разбавить серьёзность, покураживаться – всё это понятно, но не оправдано, на мой взгляд. 

Першин: Творчество должно рвать реальность. Это норма. Просто мало кто, почти никто, так делает. Я бы хотел сходить на живое исполнение этого альбома под какой-то театрализованный визуальный ряд. Получился бы неплохой спектакль, мне кажется.

Ева: Да, я тоже… Так, у нас, наверное, всё. Всем спасибо.