Джут: великий в своей чудовищности
– Что же мы будем сегодня есть?
– Я что-нибудь придумаю
(фраза из спектакля)
На днях посмотрела в Башкирском театре драмы спектакль “Джут“ Айрата Абушахманова по пьесе казахского драматурга Олжаса Жанайдарова. В одном интервью режиссёр допустил такую мысль, что его спектакли “Черноликие“, “Зулейха открывает глаза“ и “Джут“, можно назвать трилогией, ведь каждый из них рассказывает о тяжелой жизни людей в переломный период страны, и через историю главных героев показывает все тяготы того времени. Премьера “Джута“ была в Уфе два года назад, с тех пор я часто замечала его в афише театра, и всегда думала что слово в названии – это имя главного героя. Если бы…
Спектакль приоткрывает завесу с жутких страниц нашей истории – голодомора в Казахстане начала 30-х годов прошлого века.
Будучи несколько лет назад в Киеве, видела памятник голодомору на Украине в виде маленькой тощей девочки с огромными опухшими глазами, после которого еда кафе шла в горло с трудом. А вот про то, что массовый голод в Казахстане называют “Великим джутом“, слышать не приходилось. Может потому, что это название, в основном, используется самими казахами. Один из героев спектакля говорит о двухмиллионных потерях среди казахского населения, которое по последней переписи того времени насчитывало порядка 5 млн. человек.
Исследования демографа А.Н. Алексеенко подтверждают эти данные: “потери казахского населения составили 1,8 млн. человек или 47,3 % от численности этноса в 1930 году“, – пишет он и делает вывод, что Казахстан был наиболее пострадавшим от голода 30-х годов регионом СССР.
И причина этого проста: СССР взял курс на индустриализацию, а покупка импортного оборудования стоила больших ресурсов, в первую очередь зерна и мяса, которые изымались у населения СССР повсеместно. Они также шли на обеспечение едой жителей крупных городов СССР и Красной армии. Если Поволжье и южные регионы страны пострадали из-за тотальной конфискации зерна, то Казахстан – вследствие принудительных мясопоставок в центр России, ведь скот для казахов-кочевников был единственным источником жизни.
По словам драматурга Олжаса Жанайдарова, при написании пьесы он основывался на рассказы своего деда, знавшего о том времени не понаслышке, и на данные книги Валерия Михайлова “Хроника Великого джута“ .
Зрителей на “Джуте“ разместили прямо на сцене, где были установлены несколько рядов стульев. Из-за необычного расположения у зрителей не было возможности использовать наушники: перевод давали на экране, что на мой взгляд намного удобнее.
Действие в “Джуте“ происходит в двух временных измерениях:
В казахской степи в 30-х годах, где Сауле и Ахмет, похоронив маленького сына, пытаются выжить и уберечь от смерти новорожденную дочь; и в современной Москве, где внук Ахмета Ербол встречается в кафе с молодой журналисткой Еленой, чтобы рассказать ей историю своего деда и дать его дневниковые записи для публикации. По словам Ербола на его родине такое не опубликуют.
Один казахстанский политик, посмотревший спектакль по пьесе Жанайдарова в Алмате, подтвердил эту ситуацию, сказав, что тема голодомора 30-х годов хоть и не запрещена в Казахстане, но не приветствуется.
У башдрамовского спектакля любопытная лаконичная сценография авторства Альберта Нестерова: на переднем плане мы видим немудрёное внутреннее убранство юрты, на заднем – две коробки помещений, где происходят сцены в кафе и номере гостиницы.
Луч прожектора, освещая то одну, то другую локацию, “оживляет“ и попеременно включает их в спектакль.
Потому что умалчивать о том, что было в нашем историческом прошлом – это всегда самый худший вариант. И в каком-то смысле есть предательство тех людей, для которых всё это было реальностью, частью их жизни.
У журналистки Елены (Гульмира Исмагилова) неудачный брак, она часто изменяет мужу, не любит свою работу, ничего не доставляет ей радость. “Мы были во многих странах, но везде скучно“, – говорит она. Ербол – мужчина солидного возраста (Хурматулла Утяшев), с первых минут общения начинает делать в сторону Елены недвусмысленные намёки, и в итоге хитростью заманивает женщину в номер гостиницы. Как представитель патриархального общества со всем вытекающим из него набором токсичной маскулинности, Ербол в отношении понравившейся женщины использует физическую силу, не особенно интересуясь её желаниями. Переспав с ней, он упрекает Елену в изменах мужу – типичный ход по перекладыванию общей ответственности только на женщину – а потом, достав декоративную плётку, начинает “воспитывать“. И вроде бы всё это делается им в шутку, но женщине больно, а его это мало волнует.
Концепция “Джута“ строится на игре контрастов: мир бедствующих кочевников, мечтающих о куске хлеба, и современных пресыщенных жизнью людей, растерявших ценностные ориентиры, поражают одинаково сильно. Как сами по себе, так и за счёт своей разнополярности.
Не знаю, уместно ли здесь использовать литературное понятие антитезы, но конфликт – как проявление антитезы, здесь ощущается очень мощно: внутренний не проговариваемый конфликт двух миров. В спектакле нет политической оценки тех исторических событий, а есть оценка человеческая: нет только правых или только виноватых сторон, подлые люди, как и благородные, есть по обе стороны баррикады. Были тогда, есть и сейчас. Думаю, важно не только помнить про трагические страницы нашей истории, но и попытаться быть достойными тех людей, которые по воле судьбы своими костями выложили нашу дорогу жизни. Это нелегко, но возможно: постараться остаться человеком: ради них, ради себя, ради будущих людей, не прикрываться расхожей фразой “Не мы такие – жизнь такая“, потому что именно мы образуем эту жизнь. Мы, и никто иной. Мне кажется, в этом и есть смысл всего. Иначе зачем всё это? Зачем мы?
В конце спектакля на экране появляются цифровые данные FAO о числе голодающих людей в мире в наше время. И здесь хотелось бы написать, что это совсем другая история. Но нет, всё та же самая.
Фото: с сайта bashdram.ru